Том 20 - Страница 182

182

Сказав это, он вышел из ниши и бросил на Мортона испытующий взгляд, желая, видимо, выяснить, какое впечатление произвела на того эта жуткая пауза между жизнью и смертью, оледенившая ужасом всех окружающих. Мортон сохранял ту твердость духа, на которую способны лишь те, кто, покидая землю, не оставляет на ней ни любви, ни надежд.

— Взгляните, — прошептал Клеверхауз лорду Эвенделу, — он стоит у самого края бездны, отделяющей сроки человеческие от вечности, в неведении более мучительном, чем самая страшная неотвратимость, и все же его щек не покрыла бледность, его взгляд спокоен, его сердце бьется в обычном ритме, его нервы не сдали. Посмотрите на него хорошенько, Эвендел. Если этот человек станет когда-нибудь во главе войска мятежников, вам придется отвечать за содеянное вами нынешним утром.

Итак, Мортона уводят в тыл войска, которое направляется теперь к месту под названием Лоудон-хилл. С ним три товарища по несчастью: Тимпан, пресвитерианский проповедник, которого схватили, когда он обращался с пламенным увещеванием к собранию молящихся, и Моз с ее злополучным сынком Кадди, арестованные на этом собрании.

Клеверхауз застает повстанцев в полной боевой готовности. Им предлагают сдаться, но они стреляют в парламентера (племянника Клеверхауза, согласно рассказу) и убивают его на месте. Тогда солдаты бросаются в атаку. Подробности и перипетии схватки описаны ясно и четко. Самый захватывающий эпизод— это единоборство Босуэла и Белфура, или Берли, в котором первый гибнет.

...

— Ты гнусный убийца, Берли, — сказал Босуэл, крепко сжимая палаш и стиснув зубы, — однажды тебе удалось от меня ускользнуть, но твоя голова (он выпалил такое ужасающее проклятие, что мы не решаемся его повторить)… стоит того, во что ее оценили, и она будет болтаться у луки моего седла, или мой конь возвратится к своим с опустевшим седлом.

— Да, — отозвался Берли с видом суровой и мрачной решимости, — да, я тот самый Берли, который обещал тебе, что уложит твою голову на землю, и притом так, чтобы ты не смог ее больше поднять. И да сотворит со мной господь то же самое и еще худшее, если я не сдержу своего слова.

— Значит, или ложе из вереска, или тысяча мерков! — воскликнул Босуэл, обрушиваясь изо всей силы на Берли.

— Меч господа и меч Гедеона! — прокричал Белфур, отбивая удар Босуэла и нанося ему ответный удар.

Едва ли часто случалось, чтобы оба участника поединка были столь же равны в физической силе, в искусстве владеть оружием и конем, в безграничной храбрости и в непримиримой взаимной вражде. Обменявшись многочисленными ударами, нанеся и получив по несколько легких ран, они в бешенстве набросились друг на друга, подгоняемые слепым нетерпением смертельной ненависти: Босуэл схватил Берли за портупею, Белфур вцепился в воротник его куртки, и оба свалились наземь. Товарищи Берли поспешили ему на выручку, но им помешали драгуны, и борьба опять стала общей, Но ничто не могло оторвать Берли и Босуэла друг от друга, и они продолжали кататься по земле, борясь, беснуясь, с пеной у рта, напоминая упорством чистокровных бульдогов.

Несколько лошадей промчалось над ними, но они не разжали объятий, пока удар копытом не сломал правую руку Босуэла. Подавляя глубокий стон, он отпустил врага, и они оба вскочили на ноги. Сломанная рука Босуэла беспомощно повисла у него на боку, но левой рукой он пытался нащупать место, где должен был находиться кинжал, который, однако, выпал из ножен во время борьбы. Устремив на противника взгляд, в котором сочетались бешенство и отчаяние, он стоял теперь безоружный и беззащитный; и Белфур, с диким торжествующим хохотом взмахнув палашом, обрушил его на противника. Тот устоял на ногах, так как палаш лишь слегка задел ему ребра. Босуэл больше не защищался, но, взглянув на Берли с усмешкой, в которой выразил всю свою беспредельную ненависть, он презрительно бросил ему:

— Грязный мужик, ты пролил королевскую кровь!

— Умри, жалкая тварь! — закричал Белфур, нанося новый удар, и на этот раз с большим успехом. И, наступив ногой на тело упавшего Босуэла, он в третий раз пронзил его своим палашом: — Умри, кровожадный пес! Умри, как ты жил; умри, как подыхают животные, ни на что не уповая, ни во что не веря.

— И ничего не страшась, — прохрипел Босуэл, собрав последние силы, чтобы произнести эти гордые, полные непримиримости слова, и тотчас же испустил дух.

В конце концов Клеверхауз и его войско разбиты наголову и бегут с поля сражения.

Автор дает живой, но несколько преувеличенный отчет об этой примечательной схватке, в которой Клеверхауз потерпел поражение. Отношения между ним и убитым корнетом Грэмом полностью вымышлены. По свидетельству Критона и Гилда (автора поэмы на латинском языке под названием «Bellum Bothuellianum»), тело этого офицера после смерти было зверски изуродовано победителями, которые решили, что это труп самого Клеверхауза. Если бы нам позволяло место, мы бы охотно привели здесь любопытный отрывок из рукописи очевидца, Джеймса Рассела, одного из убийц архиепископа Шарпа; он объясняет надругательство над телом корнета Грэма неосторожными речами, которые тот будто бы произносил в утро перед битвой. Обе стороны, разумеется, настаивали на своей версии рассказа; в таких случаях это всегда вопрос совести.

Мортон, освобожденный победившими ковенантерами, вынужден примкнуть к ним и принять пост командира в их войске; к этому его склоняют уговоры Берли и глубокое сознание несправедливости правительства к повстанцам, равно как естественное чувство протеста против недостойного и жестокого обращения, которое ему самому пришлось испытать. Но, делая этот решительный шаг, он все же отнюдь не разделяет узколобого фанатизма и горького озлобления, с каким большинство членов преследуемой партии смотрит на прелатистов, и ставит одно непременное условие: поскольку дело, к которому он примкнул, отстаивается мужчинами в открытой войне, то ее надо вести согласно законам цивилизованных народов. Если мы познакомимся с историей тех времен, то убедимся, что ковенантеры, пройдя школу гонений, не научились милосердию. Этого, пожалуй, и нельзя было ожидать от лишенного прав и преследуемого племени, озлобленного тягчайшими страданиями. Так или иначе, у победителей при Драмклоге был жестокий и кровожадный нрав, и это явствует из рассказа их историка, мистера Хови из Лохгойна, личности не менее интересной и своеобразной, чем Кладбищенский Старик; несколько лет тому назад он с большим усердием собрал все, что можно было извлечь из рукописей и из устных преданий относительно поборников ковенанта. В своей истории битвы при Босуэл-бридже и предшествующей схватки при Драмклоге он ссылается на мнение мистера Роберта Гамильтона, командовавшего вигами в этом последнем сражении, о том, насколько допустимо и законно щадить побежденного врага.

182