Том 20 - Страница 189

189

Тем не менее мы должны признать, что в применении оружия насмешки ко всему, что связано с религией, необходимы большой такт и осмотрительность. В произведении, о котором идет речь, встречаются места, где единственным оправданием автору может служить только его неудержимая потребность давать волю своей юмористической жилке; даже угрюмый Джон Нокс был не в силах противиться этому соблазну, описывая мученичество своего друга Уисхарта или убийство своего врага Битона; его ученый и добросовестный биограф, пытаясь оправдать эту смесь шутки и серьезности, ссылается именно на непреодолимое искушение и, опровергая обвинение, выдвинутое Юмом против Нокса, говорит:

...

Есть писатели, способные писать о самых священных предметах с легкостью, стоящей на грани богохульства. Должны ли мы безоговорочно объявлять их нечестивцами, и неужели нельзя ничего отнести за счет естественной склонности к остроумию и насмешке? Шутки, которыми Нокс пересыпает свой рассказ о его (кардинала Битона) смерти и погребении, безвкусны и неуместны. Но дело здесь не в удовольствии, которое ему доставляло описание кровавой сцены, а в неудержимой тяге к юмору. Те, кто внимательно читал его историю, несомненно заметили, что он не властен подавить эту склонность даже в очень серьезных случаях (Мак-Край, Жизнь Нокса, стр. 147).

Сам доктор Мак-Край дал нам наглядный пример, как пресвитерианское духовенство даже самого строгого толка потакало этой vis comica. Охарактеризовав одно полемическое произведение как «остроумно построенное и местами оживленное комическими штрихами», он приводит для украшения собственных своих страниц (ибо мы не можем обнаружить в этой истории никакой назидательной цели) смешную пародию, сочиненную невежественным приходским священником на слова одного псалма — слова слишком священные, чтобы приводить их здесь. Наше невинное подшучивание нельзя в данном случае ставить на одну доску с шутками ученого биографа Джона Нокса, но мы вполне понимаем, что его авторитет может считаться в Шотландии решающим по вопросу о том, до какого предела дозволено юмористу изощрять свое остроумие на библейских текстах, не подвергаясь осуждению даже со стороны самых суровых служителей церкви.

Совсем по-иному приходится разрешать вопрос о том, насколько автор может рассчитывать на оправдание по второму пункту обвинения. Люди скорее закрывают глаза на слишком свободное обращение со священными текстами, чем на высмеивание членов определенной секты. Всем известен ответ великого Конде Людовику XIV, когда этот монарх выразил удивление по поводу шумихи, поднятой вокруг Мольерова «Тартюфа», тогда как богохульный фарс под названием «Scaramouche ermite» не вызвал никакого скандала: «C’est рагсе que Scaramouche ne jouait que le ciel et la religion, dont les devots se sou-ciaient beaucoup moins que d’eux-memes». Поэтому мы считаем, что лучше всего послужим нашему автору, если докажем, что его сатира только тогда становится язвительной, когда она направлена на ту свирепую и безрассудную часть ультрапресвитериан, чей фанатизм, в равной мере нелепый и жестокий, служил поводом для суровых мер, применявшихся ко всем нонконформистам без разбора, и навлекал величайший позор и поношение на мудрых, сдержанных, просвещенных и истинно набожных людей из среды пресвитериан.

Основного различия между камеронцами и здравомыслящими пресвитерианами мы уже касались. Его можно резюмировать в нескольких словах.

После реставрации Карла II в Шотландии по единодушной петиции парламента было восстановлено епископство. Если бы при этом была сохранена полная веротерпимость по отношению к пресвитерианам, чьи убеждения склонялись к иному типу церковного управления, то, на наш взгляд, страна не понесла бы никакого ущерба. Но вместо этого были безжалостно пущены в ход самые крайние меры для насильственного внедрения единомыслия, а пресвитерианское духовенство, гонимое и преследуемое карательными законами, было лишено права совершать богослужение. Эти репрессии только заставляли людей еще упорней разыскивать лишенных слова проповедников и сплачиваться вокруг них. Изгоняемые из церквей, они устраивали тайные собрания в домах. Выселенные из городов и людских жилищ, они встречались на холмах и в пустынных местах, подобно французским гугенотам. Подвергаясь вооруженным нападениям, они отражали силу силой. Суровость правителей, подстрекаемых епископальным духовенством, росла вместе с упорством нонконформистов, пока в 1666 году последние не подняли оружие в защиту своего права служить богу по собственному разумению. Они были разбиты при Пентленде; а в 1669 году в шотландские советы Карла проник луч здравого смысла и справедливости. Они даровали пресвитерианскому духовенству так называемую индульгенцию (возобновлявшуюся впоследствии несколько раз), назначили небольшие пособия и разрешили проповедовать в заброшенных церквах, специально перечисленных Тайным советом Шотландии. Эта «индульгенция», хотя и ограниченная очень жестокими условиями, часто возобновляемая или деспотически отменяемая, была все-таки желанным благодеянием для самой разумной и лучшей части пресвитерианского духовенства, смотревшей на это как на начало своей деятельности при законном правительстве, которое она продолжала признавать. Но младшее поколение священнослужителей этого вероисповедания было настроено куда резче и непримиримее. Согласие на выполнение своих священных обязанностей под контролем какой-либо зримой власти они считали отъявленным эрастианством, изменой великому, незримому и божественному главе церкви; такое поведение, по словам одного из трактатов, могли защищать только безбожники, приспособленцы, маловеры или архиепископ Кентерберийский. Насмешку и отвращение вызывали в них те их собратья, которые считали терпимость приемлемой подачкой. По мнению этих ревностных пастырей, все, что не способствовало восстановлению пресвитерианства как единственного и господствующего вероисповедания, все, что не было направлено на полную реставрацию Торжественной лиги и ковенанта, было недопустимым и пагубным компромиссом между богом и мамоной, между епископством и прелатством. Нижеследующие отрывки из печатной проповеди одного из них на тему об «укреплении души» отражают то возмущенное презрение, с каким эти самонадеянные фантазеры взирали на своих более благоразумных собратьев, и в то же время служат образцом топорного красноречия, которым они воодушевляли своих последователей. Читатель, вероятно, согласится, что оно вполне достойно самого Тимпана и может снять с мистера Джедедии Клейшботэма обвинение в преувеличении.

189